Что нехарактерно для корнета - у нас тут слэш, анон наивно предположил, что резко-дерзких белок-целок не будет (спойлер: он ошибся). Комментарий автора:
На самом деле™ текст представляет собой невероятный кроссовер нескольких ориджиналов. Люди в теме увидят пасхалки. Остальным желаю просто наслаждаться.
Штош, давайте насладимся. Время действия - XIX век, если судить по упомянутым в шапке Александру I и Константину, я даже грешным делом решил, что сейчас будут горячие игрища декабристов, но нет, в тексте обычные ОМП, студенты какого-то училища, которые остались в спальне вдвоем и пытаются что-то учить, но получается у них плохо, поэтому они обсуждают баб.
— Если отец искал благородную невесту, то выбирал из смолянок, — заметил Элиано, — а в Смольном все по виду под стать Аннет.
— По сути — тоже, бывают и наивнее, — фыркнул Жорж, но тут же добавил серьезно: — Однако они в этом не виноваты и от этого не плохи.
Жорж, несмотря на высокомерную наружность, был очень добр. Это притягивало к нему не хуже сильного магнита, особенно в недружелюбной обстановке училища. Жорж никогда не присоединялся к общей травле и вообще, кажется, отказался от осуждения. В нем не было чисто христианского смирения с любыми людьми, отнюдь, но он избегал поверхностных оценок и оттого ошибался реже многих. Вот и сейчас Элиано был с ним полностью согласен.
М-да, я вижу, что этот Жорж сама доброта. "Они конечно дуры, но в этом не виноваты, так что хрен с ними". Вот она, глубина мысли, не то что поверхностные оценки. Отдельно выделю формулировки - под соусом стилизации корнет продолжает изсыканно насиловать русская языка.
Дальше выясняется, что главный герой немного скорбен на голову. Ну или просто слышит голоса, которые вызывают у него приступы тревожности.
— Человека непросто узнать и тому, кто искушен в подобных делах — я ведь знаком с тобой четвертый год, а не могу утверждать, что знаю тебя, а Аннет…
«Он даже не представляет, чего не знает о тебе», — раздался у Элиано в голове мягкий смешок, и он почувствовал, что кровь бросилась ему в лицо. Жорж, тоже покрасневший, только от волнения, продолжал говорить что-то о своей сестре, — Элиано перестал вслушиваться, потому что весь разговор потерял для него и без того наигранную важность.
Элиано явно нехорошо, он чуть не падает в обморок, но Жорж приводит его в чувство нашатырем и отправляет переводить дух, попутно продолжая рассуждать о свадьбе своей сестры.
— А кому бы ты отдал Аннет? — возвратил его Элиано к началу, чтобы отвлечь от мрачных предсказаний.
— Человеку с понятиями, — весомо сказал Жорж, — которому совестно было бы причинить ей зло. Кому-нибудь вроде тебя. Но за офицера, — тон его сделался пренебрежительным, — нет, вами и нами сыт по горло.
Курсив, если что, авторский. О каких понятиях идет речь в тыщавосемьсоткаком-то году - я не знаю, я ж не историк, но может быть корнет просто перепутал эпохи?)
Жорж возвращается к чтению, а Элиано лежит и рефлексирует про себя.
Женщины были для Элиано существами высшего порядка. Он не старался найти причину подобного восприятия и тем более искоренить его: ему иногда приятно было представить, что с чем-то рыцарственным в душе он родился и вырос. После знакомства с государем, двором и сверстниками в училище Элиано укрепился во мнении, что мужчины без различия возрастов крайне редко бывают благородны по сути и еще реже — добры. На последнее мало влияли и природные задатки, и искусственные усилия, потому что доброта, а, значит, слабость никого не манила. В женщинах же Элиано находил качество, поражавшее его: бескорыстную и часто безотчетную жалость к любому, кто в ней нуждался. Все до единой женщины словно хранили часть святого образа Мадонны.
Все, но не Аннет Голицына.
Ну вот и дерзко-резкая белко-целка. Полный набор типовой героини корнета при ней: красивая, холодная (тм), умная (тм), герой-хомяк влажно на нее обтекает и готов упасть к ее ногам при первом же знаке благосклонности (и наверняка, следуя логике остальных корнетотекстов, еще и цацками задарить).
с головы до ног тело Аннет напоминало ледяной корпус, в котором хранится сердце изо льда и работает ледяной же разум. Жорж, такой же белокурый и голубоглазый, сильно уступал сестре: высокий, но слишком тонкий, он был нескладен и дурно из-за этого фехтовал, а лицо его вечно выражало скуку и усталость.
Элиано давно знал, что Аннет в практическом смысле глупа, но не замечал этого при встречах с нею. Голос Аннет звучал очень нежно, она любила смеяться и улыбалась очень натурально, без малейшей натянутости. Ему нравились ее платья (несомненно, самые модные) и запах ее духов, который цеплялся за плотное сукно мундира и долго тревожил нюх гувернера.
Тем же вечером Элиано все еще думает о мэрисье, и у него, конечно, встает.
Ему давно надоела собственная бренная плоть, но года два назад она стала совсем уж назойливой. Насыщение ее, как он быстро убедился, скоро проходило, а хлопот за собой тянуло массу: стыд перед прачками, стирающими белье (между прочим, с инициалами), пункт в исповеди, ломоту в мышцах, с трудом изгоняемую на разминках.
Окей, стыд перед прачками - предположим, но ломота в мышцах от простой дрочки? В какой позе йоги парень это делает, что его так скрючивает... Короче, дрочить для Элиано слишком энергозатратно, он решает пойти умыться, но внезапно видит, что в своем стояке этой ночью он не одинок.
В случае Элиано их с Жоржем Голицыным постели разделял как раз подоконник, широкий и выдающийся в комнату. Перед ним, давая огня на обе половины, догорал канделябр. Ширму от канделябра отодвигали на несколько дюймов, дабы пламя ни за что не добралось до легкого дерева. И в просвет под рогами, которые держали толстые свечи, оказывается, прекрасно с подушки высматривался Жорж, занятый как раз тем, от чего Элиано решительно отказался.
Удивительно, но у него все получалось без всякого шума. Жорж упорно впивался зубами в краешек нижней губы, уже порядочно накусанный; левая рука, странно изогнутая кистью назад, царапала подушку. Элиано вдруг представил, как эта белая, с острыми линиями рука схватывает длинные волосы Жоржа, тут же, на подушке, спутавшиеся, и поднимает вверх его всего, будто барона Мюнхгаузена. К счастью, в те полминуты, что Элиано собирался с силами рывком уйти, Жорж не отводил закатившихся глаз от потолка
Ето как?
У Элиано снова начинаются глюки, но он резво посылает свой внутренний голос по известному адресу и идет-таки мыться. Но внезапно за ним в ванную вламывается Жорж, у которого накипело:
— Когда мы вспоминали Аннет, я сказал, что толком тебя не знаю. Это правда. Мы здесь не в том положении, какое располагает к откровенным знакомствам. — Жорж усмехнулся. — И это не причина для меня скрывать от себя и от тебя тоже, что я… в тебя влюблен, — он запнулся и забормотал уже не так уверенно: — Или не влюблен, а близко к тому. Потому что меня ужасно влечет к тебе, и это, должно быть, часть моей природы… К черту уточнения.
Решив, что ответ второго участника диалога в принципе не нужен, Жорж с порога лезет целоваться. Элиано снова нехорошо - тут слоупочный анон допер наконец, что в детстве тот стал жертвой насилия со стороны кого-то из старших, поэтому слышит свои голоса, много нервничает и занимается самоедством. Но как только дело доходит до авторской дрочки, то и психологическая травма уже не травма.
Его учили целоваться по-другому — без жеманства, со всем пылом, и это было Элиано невыносимо. Но чем старше он становился, тем больше блекло полудетское впечатление; он допускал в свои мечты эти поцелуи, жаркие, долгие, от которых позванивает в висках. Немного подавшись навстречу, Элиано схватил второе запястье Жоржа и тогда аккуратно прикусил его уже припухшую нижнюю губу. Против воли Жорж разомкнул до того сжатые от волнения зубы
А до этого он целовался со сжатыми зубами? Ето как (2)
кончик языка Элиано скользнул по его нёбу, в горле Жоржа от этого что-то хрипнуло
Очевидно, это был Чужой.
Затем Жорж и Элиано дрочат друг другу, Элиано на протяжении всей сцены так же слышит голос насильника, но у него, вопреки всему, ничего не падает, он не триггерится и вообще чувствует себя прекрасно.
Вопреки голосу — и чтобы заглушить его — Элиано делал то, чему его учили, с редким для себя наслаждением. Ему нравилось отмечать различия между Жоржем и мерзким до дрожи стариком, вынуждавшим его показывать радость, которой не было. Гладкая кожа Жоржа, стройное сложение, вкрадчивые жесты, не таящие щипков и ударов, — все казалось Элиано хорошим и естественным. Он принимал ласку, нужную ему, и отвечал ей с теплотой, уместной в обращении с юношей.
Уот так уот. Целительный хуй как он есть, главное правильно приложить. Все кончают радугой, Жорж сваливает, а Элиано печально думает о том, что он вообще-то не гей. Логично.
В нем не было ни унции той «природы» Жоржа, что бросала его в объятия товарищей, и потому со следующего утра Элиано смотрел на князя Георгия Голицына так, будто был перед ним в неоплатном, нечеловеческом долгу.
А последний абзац я с трудом понял, поэтому приведу его целиком.
Долг этот исчез в день выпуска. Элиано отказал императору — изысканному в обращении, мягкому, очаровательному человеку, всем своим существом стремившемуся пить из Элиано кровь, достоинство и жизнь. Ректор и Каро сокрушались, почти проклинали его, плакали о репутации училища и своих судьбах, пока Жорж, тихий, редко улыбавшийся и стеснявшийся великого князя, покровителя и благодетеля, не поднялся и не спросил с наглецой:
— Не согласится ли его величество хотя бы говорить со мной? Я бы тогда пошел.
Как я понял, император предложил Элиано продать жеппу, но тот гордо отказался, а вот гомогей Жорж оказался не против. Теперь у них с императором будет светлое радужное будущее, долг Элиано уплочен (не спрашивайте, как), и зетс олл, фолкс. Похоже, с 2015 года корнет не прокачался: понять, что происходит, без бутылки все еще нереально, только хлеб никто не ебет.