в которой беготня переходит в эндшпиль, но Пашка не знает этого слова.
Слова «эндшпиль» Паштету, впрочем, знать и не надо, потому что в этой главе оно ни разу не упоминается. Просто вездессущий Олег Николаевич в очередной раз тыкает мерзкого воспитанника, не посмевшего разделить его вкусовые пристрастия, фейсом об месть.
Итак, Паштета после города Форомбар, где они переночевали (и которого в каноне, вестимо, нет, но Олежа выцепил его в других фанфиках и решил, что Форомбар будет у него столицей Рудаура) вместе с остальными пленными гонят на юг. По дороге к ним присоединяются новые партии рабов, Паштет понимает неотвратимость судьбы и страдает:
Пашке хотелось выть. В голос, по–настоящему. Временами вместо равнодушия накатывало дикое осатанение — и пару раз Туннас ловил ладонь молчишки в последний момент — когда тот собирался выдернуться из оков и… что дальше, он и сам не знал. После этих приступов ярости настроение становилось немного получше. Даже получалось размышлять на отвлечённые темы… но и эти мысли были невесёлыми.
Паштет, как видим, потихонечку превращается в психопата. И немного философа:
А ведь это было тысячелетиями, думал мальчишка, уже привычно то шлёпая по мокрой после дождя, то шагая по подсохшей под лучами солнца дороге. Страшно подумать, тысячелетиями это было. Десятки миллионов людей вот так прошли по дорогам в оковах и пропали в никуда. В сущности, кусочек истории, когда людьми перестали торговать по крайней мере официально — это какой–то век. (Да и то… в пашкином мире всё постепенно катилось обратно в яму, он это понимал, не маленький…).
Конечно, всё катится в яму. Оно и хорошо, что Паштет оказался в средневековом средневековье. Ещё только анального порабощения ИГИЛом НАТО пиндосами геями масонами рептилоидами выберите вариант, исходя из кинков Олежи ему и не хватало.
Паштет с горя решает доебаться до Туннаса, который отнёсся к нему по-человечески:
После такой мрачной философии опять приходило отупение. Но как–то раз Пашка всё–таки решил выяснить этот вопрос и при помощи то пальцев, то трёх десятков с грехом пополам выученных слов растолковал Туннасу: мол, есть у вас рабы?
Юноша побагровел. Сказал возмущённо: «Нах эфал–эфалак!!!» Пашка понял, что, кажется, его послали — понял из–за сходства первого слова с прославленным русским ругательством. Но Туннас быстро успокоился и кое–как пояснил в ответ: нет рабов. Эрухини не держат рабов. Никогда не держали. Насчёт «никогда» голос Туннаса вроде как запнулся, но в остальном не верить ему не было причин. Да и реакция слышавших разговор других людей не оставляла сомнений в его правдивости.
Насчёт «запнулся» Олежан кокетливо поясняет, что
Вообще–то для нуменорцев — даже большинства морэдайн — содержание рабов было непредставимой гнусностью. И в самом Нуменоре даже в последние годы перед падением, когда нравственность расшаталась до предела, рабства как такового не было. Но на континенте некоторые морэдайн почти наверняка обращали местных в рабов.
Хм-хм-хм. У чтеца назрел вопрос. Как аноны наверняка заметили в ходе чтений, НуменорецЪ Эйнор непередаваемо прекрасен и столь же неистово благороден. И мысли может читать, да. Но тогда где подобные описания для НуменорцаЪ Туннаса? Неужели ЧистокровныеЪ Няшки тоже делятся – кто из них нуменористее, а кого можно и в рабство сдать?
Паштет потихоньку подползает к месту назначения:
Утром девятого дня впереди появился вал.
Пашка не понял, что к чему. Но все вокруг начали переговариваться, а Туннас взял мальчишку за плечо и несколько раз тряхнул, что–то повторяя. Пашка растерянно улыбнулся…
…Что это такое — он понял позже, когда всё стало совершенно ясно. Влево и вправо — на широкой росчисти среди леса — уходили строящиеся укрепления. Сотни людей копошились на них: копали и таскали землю, вбивали колья, возводили башни, пилили, рубили и строгали… Ещё до того, как стали различимы люди, был слышен гомон, треск, визг и шум.
Строились укрепления. Масштаба… человек малообразованный сказал бы — «Китайской стены», но Пашка знал, что никакой Китайской Стены не существует и подумал — Адрианова Вала. Строились явно по плану, хоть и наспех.
Олежа тут поясняет:
Это действительно так. Великая Китайская Стена — просто небрежный вал земли и камней (возможно даже построенный при Мао Цзэ Дуне). Те её снимки, которые всем известны — единственный каменный 37–километровый участок. Его и показывают туристам. А если подходить реально — то наиболее грандиозное военно–инженерное сооружение — Стена Адриана в Британии. Она должна была оберегать границу римской колонии с Каледонией от набегов пиктов. Сейчас от неё сохранился 250–километровый земляной вал с остатками каменного фундамента. В отличие от разрекламированного, но НИ РАЗУ никого не остановившего по причине несуществования Великого Китайского Бугра Стена Адриана на протяжении двух веков сдерживала натиск пиктов, скоттов и германцев.
Вам хочется спать. Вы засыпаете… Никакой Китайской Стены нет. Американцы не высадились на Луне. Вы – Труман Бёрбанк и живёте в Матрице, разрушить которую под силу лишь герою пера и магии Олегу Николаевичу. Вкуси сего писева, друг, и войди.
Рабов выстраивают. Перед колонной попадаются распределитель – ЧистокровныйЪ, но неверный.
Дальше всю колонну выстроили — и перед нею появился человек, вид которого вызвал у большинства рабов явный страх, а у некоторых — в том числе у Туннаса — столь же явное злое отвращение. Высокий, темноволосый, стройный, широкоплечий, в чёрном плаще, чёрном колете, с длинным мечом на поясе, он казался молодым, но в то же время было видно, что это лишь внешность. Не просто обманчивая — обманчивая полностью. Пашка не знал шёпотом повторённого многократно слова «морэдайн», но тоже подобрался.
Ну и куда без укешечки йуного падавана?
Следом за ним шли несколько человек — точь в точь писцы из книжек — и вёл огромного красивого коня в богатой сбруе гордый, как щенок в новом ошейнике, мальчишка помладше Пашки. Рыжий, но волосы не в косы заплетены, как у всех местных, а распущены, как у господина. Видно было, что мальчишка счастлив без памяти прислуживать темноволосому атлету. Пашка даже зубами скрипнул.
От зависти? Или от осознания собственного ничтожества пред Его Прислужьим величием?
Тем временем, неверный НуменорецЪ на скованного собрата Туннаса не обращает никакого внимания. Зато Паштет его зачаровывает:
А Пашка между тем напрягся. Морэдайн остановился прямо перед ним, глянул — с высоты, но не свысока, а как–то удивлённо. Спросил что–то. Пашка промолчал, глядя ему между глаз — есть такой приёмчик, глядишь вроде и в лицо прямо, а в то же время взгляд не поймать. Да он и всё равно не понимал спрошенного. Но морэдайн повторил вопрос. Что–то ответил кто–то из пленных. И морэдайн, хлопнув по бедру высоченной крагой с зубчатым раструбом, пошёл дальше, не оглядываясь. Вёдший в поводу коня мальчишка на ходу длинно и презрительно сплюнул Пашке между ног…
Хоть не попал? А то чтец переживает за Паштетову гордость, оскорблённую таким проявлением подростковой ревности.
Паштета сотоварищи – с теми самыми, с которыми он держался ещё с начала плена – отковывают и уводят в лес. Паштет яростно паникуэ (и его чувства вполне объяснимы):
В лес вели несколько дорог. Как раз когда рабы входили с опушки в глубину — навстречу попались одна за другой несколько «упряжек». Пашка с ужасом и состраданием отвёл глаза — оборванные измученные люди с перекошенными лицами тянули на верёвках, налегая всем телом, здоровенные дубовые брёвна. «А ведь и мне так же придётся… нет, не буду, не стану… или как же?» — бессвязно подумал мальчишка, против воли кривясь, чтобы не заплакать.
Паштета заковывают в кандалы, чем вызывают очередной взрыв его внутреннего негодования, и вместе с Туннасом отправляют пилить лес. Гнусные орки-охранники, не впечатлённые ни прекрасноликостью Паштета, ни нуменорностью Туннаса, проявляют удивительную небрежность:
Орки между тем…
Пашка не верил своим глазам.
Орки уснули. Элементарно уснули, развалившись вокруг солидного пенька, на котором, как на столе, чем–то закусывали.
Туннас перестал пилить и кивнул Пашке.
Паштет вытаскивает руки из кандалов, Туннас перерубает ему цепь на ногах топором. Другие пленные закованы в кандалы, и необходимо стащить у охранников ключи. Паштет, как порождение Олежиной фантазии, естественно, просто и банально этого сделать не может:
…Есть такое банальное словечко — «вдруг». Но что делать, если многие большие вещи случаются именно «вдруг»? В тот момент, когда Пашка остановился у крайних деревьев, не в силах идти дальше (а на него смотрели не перестающие работать) — и его начало крутить и гнуть, а ноги собирались то ли дать дёру в лес, то ли просто отказать на месте — вот именно в тот самый момент, вдруг мальчишка услышал где–то в глубине себя Голос.
Он и раньше слышал этот голос, когда писал стихи. Почти всегда — после хорошей книги или фильма. Стихи его хвалили и ругали, по–разному. Самому Пашке они нравились, но он был очень самонадеянным парнем… тогда. В прошлом. Последние дни самоуверенность его выкорчевали здорово, и о стихах он как–то не думал.
А вот сейчас…
«В небе реет знамя,
Смело маршем в бой!
В наших душах пламя
Не залить водой!»
Помоляся почитав стихи, Паштет
топает на выпил орков, по дороге придумывая поэму:
▼Скрытый текст⬍
В небе реет знамя,
Смело маршем в бой!
В наших душах пламя
Не залить водой!
Драться до победы,
Биться до конца!
Смерть живым неведома -Нет у ней лица.
Презрев ее, труби же в рог,
Чтоб страх сковал врага.
Для Света тысячи дорог,
Во Тьму же лишь одна.
Зачем ждать милости врага?
Стонать, влача ярмо,
Пока сжимает меч рука
Решенье лишь одно!
Живи же так, чтоб умерев,
Увидевши отца, сказать:
«Я не позорил НАШУ честь
До самого конца!»
Паштет лязгает ключами и будит охранника. Орк не понимает, что происходит, и начинает пиздить Паштета. Но тому терять нечего и он впадает в режим берсерка:
Орк был крупный, выше и тяжелей Пашки, и сильней. Но у него — как и у многих народов мира Пашки! — был один серьёзный для бойца недостаток, вообще характерный для орков. Он привык брать нахрапом, угрозами и визгом. И сейчас, когда человеческий мальчишка вместо того, чтобы испугаться, налетел на него, саданув плечом под дых и сделав подножку, орк… испугался сам. Оказался внизу и, вместо того, чтобы пустить в ход нож, стал с воплями отталкивать мальчишку. А Пашка оседлал противника и начал бить его кулаками в лицо — попеременно с правой — и рабочей левой, не обращая внимания на когти орка, которые окончательно разнесли майку на груди и рвали кожу.
Пока Паштет доминирует, другие рабы добивают остальных охранников. Паштет немногословен и суров, а Туннас нежен и заботлив (СПОЙЛЕР!!! Это ему не поможет, в мире Верещагина Няшка только одна):
…Пашку оттащили от орка и тут же прикончили того трофейными ятаганами. Мальчишка рычал и хрипел, сжав в кровь разбитые кулаки. Потом из красного тумана выпляли глаза Туннаса, который держал Пашку за виски и что–то говорил.
— Мне нужна рубашка, — неожиданно для самого себя сказал Пашка, посмотрев на заливающиеся кровью длинные и глубокие царапины на груди. И отчётливо вспомнил слово: — Нammad.
Следующий абзац ВНЕЗАПНО начинается так:
Несколько раз плеснув себе в лицо водой, Пашка распластался на берегу ручья и лежал так — лежал несколько минут, хотя понимал, что эти минуты — предательство. Из успокоившейся поверхности воды (с чёлки Пашки падали, тревожа её, редкие капли) смотрело чуть колеблющееся лицо мальчишки — измученное, всё в грязи и засохшей крови из длинной царапины на щеке.
— М, — сказал Пашка и попытался отжаться, встать. Но руки тряслись, и он поднялся, как старик — подобрал ноги, сел, потом встал, даже придержавшись за ветку дерева. Достал из кармана джинсов комок ткани — бывшую майку — снова нагнулся, намочил её и побрёл в кусты.
Рубашку несчастному Паштету так и не дали. А куда же он побрёл?
Туннас лежал за кустами на боку. С закрытыми глазами, тяжело, сипло дыша. Белые губы покрывала корка.
Пашка надеялся, что Туннас умер, пока он ходил к ручью. И сейчас готов был расплакаться, видя, что тот жив.
Не волнуйся, дружок. С Олежиным талантом засовывать НуменорцевЪ рояли в кусты – это ненадолго. Блаженны плачущие, ибо их подбирают дунэдайн.
Туннаса ранило стрелой во время бегства, и несчастный Паштет добротно волок его на себе сутки. Ну, не совсем сутки
Так он и тащил Туннаса с тех пор — то пятясь, под мышки, то на спине, как мешок, шатаясь и постанывая от тяжести. Нет, не всё время. Когда Туннас пришёл в себя, то прошёл сам часов пять. Потом упал. С тех пор он ещё раза четыре шёл сам — минут по двадцать, по полчаса, ну — час. Потом падал и Пашка его волок, ругаясь — то шёпотом, то в голос. Несколько раз плакал, но не навзрыд, а зло, с рычанием. Опять ругался. И опять волок.
Ночью Паштет тоже не сомкнул глаз
чувствовал спиной какие–то сбивчивые толчки и рывки внутри тела старшего… друга? Чёрт его знает…
простите
Ну и к утру заебался окончательно:
А с утра вообще начал его ненавидеть. Туннас больше не мог идти сам и вообще в себя не приходил. А Пашка встал с одеревенелой спиной, был сперва дико голоден (он не ел двое суток), но часа через два голод отступил, сменившись жаждой и ощущением ломоты в суставах. Мальчишка надеялся, что это не болезнь. И действительно, сейчас, когда он напился, ломота отступила. Но слабость осталась.
Впрочем, Туннас, как и положено НуменорскойЪ Няшке, проявляет благородство:
Пашка опустился рядом с Туннасом на колени. Хотел уже выжимать воду ему на губы, но тот открыл глаза — так неожиданно, и были они такие ясные, что Пашка отшатнулся и сел.
— Лучше? Тебе лучше?! — вся злость была забыта.
— Pashka, — сказал Туннас. Протянул руку и взял мальчишку за колено. — Ayadda… izindi bathan… a… abar…
Оно пришло… до свиданья… спа… спасибо…
Он ещё что–то добавил. Потом улыбнулся. Сильно сжал Пашке колено.
И глаза у него стали пыльными.
Паштет понимает, что это конец:
Минуту, не меньше, Пашка стоял на коленях неподвижно. Потом — рывком прижал к лицу мокрый комок. Застыл. Неподвижно и молча, как будто окаменел.
И лишь ещё через минуту раздалось первое рыдание — тяжёлое, длинное, натужное.
Не приносящее облегчения.
К сожалению, тема того, как в кустах оказался в неподвижном состоянии сам Паштет, так и осталась нераскрытой. Скорее всего, упал в обморок от голода и усталости. Или просто Олежа любит обрывать на самом интересном ме…