Итак, мы оставили Корнелия напивающимся в хлам с инспектором Альбином. Пока Альбин проявляет свою низменную и приземлённую сущность, жалуясь Корнелию на бытовые проблемы простого улана, Корнелий демонстрирует нам, что мы не где-нибудь, а в книге Крапивина, и вспоминает школьные годы.
Необходимо заметить, что в школьные годы Корнелий не был крапивинским мальчиком. Быбой тоже не был, а был толстеньким трусоватым мальчишкой, который, как и взрослый Корнелий, трепетно относился к материальному, например, к новым классным штанам. И был в классе презираемым мулей и терпел пинки, тычки, унизительные шутки и так далее, на что хватало фантазии одноклассников. Но однажды - о чем Корнелий тут и вспоминает - на его улице перевернулся грузовик с пряниками, и в четвёртый класс государственного мужского колледжа города Рута перевёлся новенький:
Новичок появился в четвертом классе незадолго до летних каникул. Его привел директор по прозвищу Гугенот. Мальчишка был коротко стриженный, с ушами, похожими на ручки фарфоровой сахарницы. Гугенот ласково придерживал его за погон суконной курточки. Эти форменные курточки, как и береты со школьными эмблемами, были объявлены необязательными два года назад. Теперь в них приходили на занятия лишь немногие. Считалось, что форму любят отличники, подлизы и прочий недостойный уважения народ. А чтобы явиться на уроки в такой «мундерюге» теплым летним утром, надо быть «вообще без шарика в обойме». Но мальчик и его родители, видимо, не знали здешних нравов. Решили, наверно, что в день знакомства с новой школой надо соответствовать правилам этой школы во всем. Вот мама и обрядила новичка в купленную накануне форменку здешнего колледжа.
Расчетливые мамы все покупают детям «на вырост». Слишком широкая и длинная куртка выглядела на щуплом новичке достаточно нелепо сама по себе. И тем более — в сочетании с куцыми «штатскими» штанишками, косо и беспомощно торчащими из-под суконного подола. И с белыми девчоночьими башмачками и канареечными носочками. И с аккуратной сумкой для книг, какие носят только первоклассники. Нормальные люди толкали учебники и тетради в пакеты с портретами киношных суперзвезд или в холщовые мешки с эмблемами знаменитых фирм и авиакомпаний. А это чучело…
<...>
Уши доверчиво топорщились, серые глаза безбоязненно смотрели из-под круто загнутых ресниц, верхняя губа была чуть вздернута под маленьким носом «утиной» формы. Два передних зуба молочно блестели, придавая лицу выражение постоянной полуулыбки — доброй и слегка удивленной.
Щуплый и доверчивоушастый новенький Альбин Ксото, одетый не по моде, сразу становится мулей, а по утверждению автора, в классе может быть только один муля, что автоматически подняло социальный статус Корнелия чуть повыше плинтуса. Не знаю, что мешало иметь в классе больше одного мули (больше разнообразия - значит, веселее, нет? Плюс на месте любого более-менее сообразительного Быбы чтец бы заводил в классе сразу несколько изгоев, чтобы постоянно изводимый один не принёс бы в школу в один прекрасный день папин обрез, но это не та логика, которой руководится местный Быба по прозвищу Пальчик). Попутно нам ещё рассказывают, что есть такие штуки оло, которые по неписаному закону трогать нельзя:
Что бы там ни случалось между мальчишками, как бы ни враждовали они, но был один закон, который никто нарушать не смел: то, что объявлено «оло», трогать нельзя. Это как «табу» у древних туземцев. Конечно, если какой-нибудь дурень объявит «оло» дрянную игрушку, модную обновку (чтобы не лапали!) или свою собственную персону, чтобы защитить себя от насмешек и тумаков, — этот номер не пройдет. Мальчишечий народ чутко определял, где подлинное «оло». Например, были «оло» разные талисманы, крестики у ребят из христианской общины, штурманский планшет у Владика Руцкого — память об умершем деде… И сейчас все чутьем поняли, что значок у новичка — настоящее «оло».
Полторы страницы нам рассказывают, как именно измывались над Альбином, получившим, кстати, прозвище «Утя». При этом Утя проявляет героическое мужество и внутренний стержень, а Корнелий не забывает периодически присоединяться к измывательствам, так как свой статус уже-не-омеги в стае надо периодически подтверждать:
Утя смотрит на недругов с бессильной ненавистью. Нет, он ничего не скажет дежурному наставнику, не будет объяснять правду. И не потому, что опасается прослыть не только слабаком, а еще и ябедой, терять ему все равно нечего. И уж, конечно, не потому, что жалеет своих мучителей или боится мести. Тут что-то другое… Что?
Внешне Корнелий относился к Уте как все. Щипал и подтыкал, хохотал над его беспомощными попытками защититься. И над наивными вопросами: «Что я вам сделал? Ну, объясните же, наконец, по-человечески, что вам от меня надо?» Как ни верти, а все-таки приятно было, что не ты теперь самый безответный и слабый. Что есть в классе личность, которую можно обхихикать и пнуть и не получить сдачи. И Корнелий порой делал это. Не только ради удовольствия, но и для того, чтобы видели, что он уже не муля.
В конце учебного года весь класс собирается в поход на два дня, и Альбина выбирают котельщиком:
отвечать за продукты и посуду, следить за варевом, а главное — таскать на себе гулкий котел, хотя и не тяжелый, из желтого ретросплава, но громоздкий и неудобный. Да еще и чистить его после каждого привала.
В порыве душевного благородства Корнелий вызывается быть помощником, а Альбин перед походом возьми и заболей. В результате Корнелий мудохается весь поход с котлом один и даже заслуживает некое уважение со стороны Пальчика за то, что вынес эти два дня с котлом в обнимку.
После этого Корнелий едет на каникулы в деревню и там встречает Альбина. В довольно длинной цитате, которую чтец приводит ниже, мы понимаем, что все, Корнелий увяз в сетях КМа безвозвратно:
Альбин глянул ясно, беззлобно и сказал мальчишкам:
— Это Корнелий, мы в одном классе были. — Потом спросил: — Ты, значит, тоже здесь поселился?
— Ага… — неловко сказал Корнелий.
— Ну, пошли! — Альбин стукнул о землю красно-желтым мячом. — Мы в пиратбол на берегу играть будем. Знаешь такую игру?
Вечером они шли домой вдвоем, и Альбин, глядя под ноги, вдруг сказал, негромко так:
— Ты, может, думаешь, будто я нарочно тогда в поход не пошел, с испугу?
Корнелий изо всех сил замотал головой:
— Не, я знаю, что ты болел!
— Тебе, наверное, досталось там…
— Ну и черт с ними! — Корнелий мужественно прищурился.
— Дикие какие-то, — почти шепотом проговорил Альбин. — Я так и не понял: что им надо? Все на одного.
— Это Пальчик всех заставляет… — пробормотал Корнелий. И тоже стал смотреть под ноги.
— Нет, — вздохнул Альбин. — Все какие-то… Если бы Пальчик подевался куда-нибудь, они бы другого нашли.
Альбин говорил «они», как бы отделяя Корнелия от остальных, от класса. И Корнелий радовался этому, хотя от стыда покалывало щеки.
Значит, Альбин понимал, что он, Корнелий, зла ему не хотел? Может, и не помнил даже, как Дыня вместе с другими потешался над новичком? Нет, помнил, конечно, только чувствовал, что Корнелий тянется за другими от собственной беспомощности.
Альбин вдруг запрыгал на одной ноге, а другую поджал, отколупывая от босой ступни вдавившийся камешек. Потом быстро глянул на Корнелия из-за голого коричневого плеча.
Корнелий насупленно сказал:
— Ты теперь уже не вернешься в колледж, да?
— Почему же? — Альбин встал на обе ноги, наклонил голову набок. — Я вернусь. Только… я теперь так им не дам с собой. Я тогда не знал, а теперь знаю.
— Что знаешь? — Корнелий опять почему-то смутился.
— Как жить, знаю, — просто ответил Альбин. — Я решил.
Он был вроде бы и прежний Альбин, и в то же время другой. Без вечного ожидания опасности в глазах. Веселый. Открытый.
Ясный взгляд, открытость, голое коричневое плечо... check, check, check. Потом следуют штанишки, а также подчеркиваются тонкость, ловкость и загар:
Он бегал босиком, все в тех же штанах с пуговицами на животе и без карманов, но рубашку не надевал, лямки на голом теле. А на лямке — все тот же синий значок. Откуда и зачем этот значок, Альбина не спрашивали — «оло» есть «оло». Волосы у Альбина выцвели и отросли, сам он стал выше и еще тоньше, ловкий, быстрый, загорелый.
Вот вы бы, аноны, устояли на месте Корнелия?.. Ну, в любом случае, он не устоял. Приехал на дачу отдыхать, а сам влюбился нашёл тру-друга-КМ.
Заодно нам рассказывают, что лямки штанов Альбина (Альки, Хальки, Халька, как про себя любовно перечисляет Корнелий) образуют на его груди и спине полоски незагорелой кожи, складывающиеся в буквы H и X, что является инициалами Альбина: зовут его целиком Halbien Xoto. Отмахавшись от аромата Марти-сью, исходящего от пафосного имени, продолжим чтения.
Альбин и Корнелий сидят у озера и беседуют о том, как лучше смотреть на звёзды: просто так или через полый стебелёк одуванчика. Альбин не знает, но Корнелий после пары месяцев дружбы уже думает о нем по ночам с замиранием сердца:
Корнелий ревниво и чутко переживал, если случалась хотя бы чуть заметная размолвка или даже просто намек на непонимание. До той поры не дарила судьба Корнелию настоящего друга, с которым всегда можно быть равным и откровенным. А тут — такая вот радость: Альбин, Алька, Хальк… По вечерам, в постели, Корнелий порой утыкался в подушку, замирал от теплой радости, что завтра опять увидит Альбина… На пластмассовой ручке складного ножа (подарок отца) Корнелий выцарапал иероглиф — сплетенные инициалы Альбина Ксото:
Он сделал это украдкой, томясь непонятным смущением, и потом ножик никому не показывал…
Там же у озера Альбин рассказывает Корнелию, что созвездия - это зеркала, соприкасающиеся гранями, и вообще Вселенная - огромный кристалл, с грани на грань которого можно перебираться, умеючи. Альбин умеет, что демонстрирует прямо здесь, у озера, на подручных материалах:
Альбин подпрыгнул, опять сел рядом с Корнелием. Взял с досок стеклянный осколок и стебель одуванчика. Поднял их на уровень лица (на осколке зажглась искра). Стал медленно и ровно сближать их — стебель перпендикулярно стеклу. И…
Тонкий трубчатый стебелек тихо, но без задержки прошел насквозь через пластинку стекла!
Это было по правде! Это случилось в полуметре от изумленных глаз Корнелия. И Корнелий онемел, перестал дышать.
Но главное изумление (Корнелий помнил это и сейчас!) было не от самого чуда. Главной была мысль: как же Альбин, который умеет такое, позволил сделать себя мулей? Да если бы он показал мальчишкам такой фокус, те отвесили бы челюсти! Ходили бы за Альбином по пятам! Потому что в колледже ничто не вызывало такого почтения, как способность творить чудеса.
За что чтец ценит Корнелия (кроме шуток), так это за то, как целостно он выписан, по крайней мере, пока. Практичность и «забота о номере один» - вот краеугольные камни его характера, в общем-то, беззлобного и желающего как раз той стабильности, которую всякие тонкоплечие Альбины злостно подрывают. Ему показали натуральное чудо, а его главная мысль о том, что с таким чудом в распоряжении в школе можно было бы верховодить и не бояться никаких Пальчиков. Не думает Корнелий о покорении межзвёздных пространств, нет у него такого импульса даже в детстве. Но ему слишком нравится этот КМ, поэтому неприспособленный к приключениям Корнелий пыхтит и отдувается (метафорически, хотя и физически, вероятно, тоже), но упрямо несётся следом.
Показав чудо и пояснив, что надо просто чувствовать, как шевелятся молекулы, Альбин рассказывает Корнелию, что поблизости есть зонг.
Что такое «зонг», знали все мальчишки. «Законсервированные объекты научных групп». Зонги встречались повсюду: обнесенные забором с проволокой площадки и целые поля. За оградами прятались недостроенные лаборатории, буровые установки, ненужные теперь испытательные полигоны и прочие бесполезные объекты, из-за которых наука чуть не двинулась по ошибочному пути. Хорошо, что люди вовремя спохватились, им подсказала верную дорогу Главная Машина: цель общества — благополучие каждого человека, а не бесполезное рысканье среди отвлеченных проблем и «загадок Вселенной».
Но мальчишек мало занимала расшифровка этого названия. Само по себе оно — «зонг»! — звучало загадочно, как слова из фильмов о старинных путешествиях и тайнах: «Нью-Тесонг, Гонконг, бизон, муссон, бумеранг…» Ребячьи легенды разносили слухи о чудесах, которые происходят за глухими заборами зонгов. Там, говорят, можно было увидеть что угодно (даже планеты величиною с яблоко, летающие вокруг забытого фонаря) и встретить кого угодно: привидения, одичалых роботов, космических пришельцев.
Разумеется, в зонг идти категорически нельзя, самое меньшее, что за это будет - исключат из школы. Разумеется, Альбин и компания замышляют увенчать все летние приключения ночным походом в зонг. Корнелий, слегка протрезвевший от своей неизбывной любви, услышав это предложение, единственный не считает, что это охуенная идея. Ему страшно, что поймают и накажут, отправят в колонию (тогда, как поясняет автор, ещё не было за все одного наказания - смертной казни, а ещё отправляли в колонии, а нынче за натворивших что-то детей шанс на смерть возлагается на родителей). Идти в зонг Корнелий категорически не хочет. Но и сказать об этом Альбину Корнелий тоже не может: никак нельзя говорить лучшему другу-КМу, что тебе стремно идти хуй знает куда ночью и рисковать сломать всю жизнь в нежном возрасте одиннадцати (или около того) лет. Хотя вроде бы нам только что сказали, что с Альбином Корнелий всегда мог быть равным и откровенным? Ну упс.
Два дня, пока все остальные в компании, трепеща, готовились к походу и делились офигенно мудрыми советами (например, чтобы лучше видеть в темноте, надо есть больше сахара), Корнелий молча страдал, сгорал и изводился, и вот наконец он не вытерпел и решил дезертировать. Причём капитально, чтобы никто не заподозрил его в собственно дезертирстве: Корнелий идёт в сад и с размаху наступает ногой на торчащий из какой-то доски гвоздь, аки призывник, простреливающий собственную ногу.
Чуть позже он приходит, хромая, с перебинтованной ногой, к Альбину и поясняет: так и так, не могу в зонг, пал жертвой несчастного случая. Все верят, что это случайно, но легче Корнелию от этого не становится:
Корнелий плакал, не скрываясь. Что это были за слезы? От стыда? От запоздалого сожаленья, что не попадет в таинственный зонг? От жалости к себе — из-за того, что вот такой он скверный и трусливый? От сознания своей ничтожности перед Альбином? От злости на всех и на всё? Черт его знает.
Компания без Корнелия благополучно бегает в зонг. Их там не ловят, а Альбин даже умудрился заглянуть в некий загадочный колодец перед тем, как сделать ноги. Правда, в зонге Альбин потерял свой значок-оло, который охрана зонга, разумеется, находит. Значок приносят в школу, где все, включая директора, знают, чей он (хотя на кой директору всматриваться, какие там значки у четвероклассников на лямках штанов прицеплены?), и Альбин признаётся, что был в зонге, потому что только в таком случае значок отдадут.
Альбина исключают из школы, после чего жизнь Корнелия становится снова тусклой и непримечательной. Взрослый Корнелий опять начинает думать, не говно ли он, и приходит к решительному выводу, что говно, и что за то детское предательство ему горше всего, потому что среди всех, кого Корнелий в жизни предавал и подсиживал, любил он только Альбина Ксото. Как брата любил, спохватившись, уточняет автор. Угу, само собой.
Все то время, пока Корнелий вспоминает, инспектор Альбин треплется и треплется про жизнь, а в конце, когда Корнелий выныривает из воспоминаний и вслушивается, инспектор подводит итог и своей речи, и воспоминаниям Корнелия:
— Ну и что? Все едино… Проблевали мы свою жизнь, просопливели. Что была, что не была…
На этой звенящей ноте чтец делает перерыв.