Геллерт и сам был мастером тайн и недомолвок, но, как и во многом другом, Аль стал первым человеком, который мог бы посостязаться с Геллертом в скрытности. И среди всех окружавших Аля загадок одна из самых недоступных и в то же время лежащих прямо на виду была загадочная болезнь Арианы. Может быть при других обстоятельствах девушка-сквиб, не слишком заинтересовала бы Геллерта, но она была сестрой Аля, и Аль определенно дал понять, что не хочет говорить об этом. Так что Геллерт снова и снова возвращался мыслями к природе болезни Арианы не зная, как подступиться к этой тайне.
Зато он вспомнил об одной рукописи в Италии, на которую давно хотел взглянуть. Правда с первого взгляда она не показалась Геллерту многообещающей, но все-таки ее автор провел несколько десятков лет, путешествуя по всему миру в поисках Даров и был на несколько веков ближе к их создателям, чем Геллерт. Хоть малейшая зацепка, намек, тень следа. Геллерта порой приводило в ярость, предвидения и озарения были так редки, когда дело доходило до поиска Даров Смерти.
«...У каждого Дара свой путь. Только Старшая палочка оставляет за собой след, не заметить который может только слепец. Кровавый след вероломства и отчаянной храбрости. Другие дары имеют иной характер. Владеющий Мантией, способной спрятать даже от самой Смерти, понимает цену скрытности. Что же касается Камня, самого таинственного из Даров, полагаю, его след щедро полит слезами отчаяния и отмечен темными чаяниями. Но слезы часто проливают в одиночестве, а неутоленная гордыня безмолвствует.
С ранних лет меня влекла жажда могущества. Повелителем Смерти хотел я звать себя и отдал Поиску утро и полдень своей жизни. Отвернулся от брата в минуту его нужды, позволил зачахнуть семейному делу, потерял любовь, и чем больше я отдавал своему Поиску, тем дальше был от вожделенной цели. Я отчаялся, измучился и начал сомневаться, начал задумываться о том, что Дары не были созданы для того, чтобы один владел всеми тремя.
И лишь на закате лет, услышав Слово Спасителя нашего и обратившись к нему разумом, душой и дарованным мне волшебством, я понял – лишь тот, кто поймет и соединит в себе добродетели всех трех Даров, тот сумеет обрести их. Обрести не могущество, а благодать, подобную благодати Святого Грааля, являющего себя не только ищущим, но избранным…»
– Какой же ты сентиментальный и скучный старикашка. «Не пора ли тебе перейти к делу?» —произнес Геллерт вполголоса и поднял взгляд от рукописи.
С террасы открывался прекрасный морской вид. После выцветшего зимнего неба севера, здешняя яркая лазурь казалась ослепительной и, вместе с еще более густой синевой моря, напоминала рождественский наряд Аля. Геллерт прищурился на мгновение, подставляя лицо южному солнцу, даже сейчас, в середине января, горячему. Между террасой, где сидел Геллерт, и монастырской стеной росли апельсиновые деревья и вид их покрытых блестящей темно-зеленой листвой и усыпанных яркими плодами крон внушал чувство, что ледяные лапы зимы никогда не достигают этих краев.
Молодой маггл-монах в черных одеждах и шапочке поверх густых смоляных кудрей срывал апельсины и складывал их в висящую на локте корзину. Движения у него были деликатные и ловкие, и Геллерт рассеянно следил за ним, как бывает заглядываешься на порхание бабочки или на охотящегося за ней котенка. Маггл, заметив его взгляд, замер и смущенно потупился. Его корзина наполнилась едва на половину, но он решил, похоже, что этого довольно, быстро поднялся по ступеням на террасу, прошел мимо Геллерта, не поднимая глаз, положил перед ним на стол два апельсина и так же поспешно удалился прочь, скрывшись в арке ведущей во внутренний двор монастыря. Апельсины были так нагреты солнцем, что казалось с тугой лоснящейся шкурки вот-вот брызнет масло.
Геллерт улыбнулся и взял со стола блокнот в кожаном переплете – подарок Аля. Первые страницы были уже исписаны: легкомысленные любезности и обсуждение времени и места встреч, растянувшаяся на несколько страниц дискуссия о том, что произошло с экспериментом Геллерта, за которой последовала написанная им формула заклинания трансмутации, и безжалостно раскритикованная Алем, и его же приписка «но это самая интересная идея, из всех, что я встречал за последние пару лет», двусмысленная цитата из модного романа, которую Аль пытался перевести на немецкий... Геллерт листал блокнот, лениво размышляя, что ему следовало бы вернуться к рукописи, но вместо этого взял перо и написал в блокноте:
«Я хочу целовать твою шею»
Аль ответил почти мгновенно: «Я на редколлегии»
«И живот»
«Остановись!»
«И твои длинные-длинные ноги»
Ожидая ответа, Геллерт взял со стола апельсин и подбросил его на ладони. Молчание.
«Пальцы, косточку на щиколотке, колени, – написал Геллерт, катая другой рукой апельсин по столу. – И бедра».
«Какая удивительная способность превращать все, к чему прикасаешься, в орудие соблазна и порока»
«Я полон грехов, разве ты не заметил?»
«Нет»
«Нет?!»
«Прости, я должен объяснить мистеру Флетчеру, что воодушевление на моем лице вызвано вовсе не его бестолковой идеей. Напишу позже»
Все еще улыбаясь, Геллерт отложил блокнот. Аль занят своими бестолковыми коллегами, ни один из которых и в половину не так умен и талантлив, как он, а у Геллерта в конце концов дела поинтереснее.
С побережья вдруг налетел порыв ветра, влажного и по-зимнему пронизывающего, хоть и лишенного ледяного полярного дыхания. Хрупкие листы рукописи разлетелись бы, если бы не были скреплены магией. Геллерт усилил ослабевшие заклинания, которые наложил на них давно умерший автор. Если местные магглы и заметят, что истлевшие нити переплета стал крепче, а буквы четче, наверняка припишут это святости чудотворца — автора рукописи. Впрочем, толку от четкости букв магглам никакой не было, на рукопись было наложено заклятие. Геллерту и самому пришлось повозиться, прежде чем он смог ее прочесть. Это вселяло надежду, что старому отшельнику было что прятать, и хитроумный шифр скрывал не только политические шалости с маггловскими правителями, которым, чтобы не утверждал автор в занудном предисловии, он уделял не меньше времени и сил, чем поиску Даров Смерти. Только после принятие Статута о секретности, положившего конец его политическим играм, он неожиданно для всех осел в маленьком монастыре, спрятавшемся в прибрежных скалах, на самом каблучке итальянского сапога. Тогдашние органы магического правопорядка предпочитали с маггловской церковью не связываться, и к тому времени уже престарелый волшебник, творил мелкие чары и вскоре прослыл чудотворцем, которого почитали и по сей день. Его мощи хранились в главном соборе, Геллерт немало повеселился, обнаружив, что в благодарность и во имя процветания приютившей его обители тот зачаровал свою левую руку, защитив ее от тления.
Геллерт очистил апельсин и, медленно отправляя в рот одну за другой сочные дольки, вернулся к чтению. К счастью, автор стал менее сентиментален, в описаниях политических интриг зазвучали острый ум и язвительность, и когда он наконец добрался до рассуждений касающихся Даров Смерти Геллерт уже читал с живым интересом.
Так же, как и сам Геллерт, автор без особого труда отыскал владельца Старшей палочки, но первая попытка завладеть ей оказалась неудачной. Сказать точнее он едва унес ноги и нажил себе довольно влиятельного врага. Тогда он решил стать тише и обратил внимание на остальные Дары.
«…Мы не встречаем упоминаний Легенды о трех братьях ранее XIII века от РХ, и то каким туманом окутаны эти события, от которых нас отделяет не так уж много времени, указывают на то, что факты скрывались продумано. Что не удивительно. Создатели артефактов настолько могущественных не могли не подумать о том, как много найдется охотников ими завладеть, так что позаботились о том, чтобы защитить себя и своих наследников. Здесь я должен обратиться к главной гипотезе, которой руководствовался в поисках, как вы знаете бесплодных, но вовсе не потому, что ориентиры мои были неверны. Оставим пока в стороне мою охоту за владельцем Старшей палочкой, которую я решил оставить напоследок, уж слишком хлопотным мне с самого начала показалось владение ею, и обратимся к двум другим Дарам.
Итак, я считаю, что ни Мантия-невидимка, ни Воскрешающий камень не покидали семей своих творцов и переходили от родителей к детям вместе с назиданием молчать и скрывать».
Мысль эта Геллерта поразила, ему с трудом представлялось, что столь могущественные предметы веками лежали без дела. Пылились в сундуках с семейными реликвиями – вот первый отцовский котел, вот бабушкин флердоранж, а это праде-душкина мантия-невидимка? Но что, если старый отшельник прав?
«…Руководствуясь этой мыслью, я решил отыскать для начала свидетельства не существования Даров, а их создания. Чем является и как действует Камень нам до конца неизвестно, но, несомненно, он связан с Темными искусствами, а изысканиями в этой области волшебники хвастаются куда сдержанней, чем прочими, так что начал я с Мантии.
Для меня не составило труда обнаружить, что в середине XIII века всего три серьезных исследователя занимались дезилюминационными чарами. Самым интересным из них мне показался некий выходец с Британских островов Игнотус Певерелл. Совсем молодым он выпустил трактат «Семь начал невидимости: четыре с давних времен известных и три прежде не названных», произвел этим трудом необычайную шумиху на большом симпозиуме заклинателей в Болонье в 1236 году, а потом, простите за каламбур, исчез. Не опубликовал больше ни одной работы, не вступал в переписку с коллегами, не присутствовал на конференциях. Почти уверившись, что нахожусь на верном пути, я отправился в Лондон.
Так сложилось, что тогдашний профессор истории магии в британской школе Хогвартс, некий Пэдрэйг Треверс, ныне покойный, приходился мне кузеном со стороны матери, и по-родственному позволил мне просмотреть хранящиеся в школе записи. Там я обнаружил, что Игнотус был младшим из трех братьев Певереллов, красноречивое совпадение. Но дальше мои поиски замедлились. К моему несчастью эти Певереллы оказались вовсе не так одержимы чистотой собственной крови, как многие британские и французские волшебные семейства и родословную Певереллов мне отыскать не удалось. К тому же мне как иностранцу далеко не во всех архивах оказывали гостеприимство. Треверс обещал оказать мне содействие, но срочное дело, связанное с болезнью Дожа, вынудило меня прервать мои исследования и покинуть Альбион. Однако я клятвенно обещал себе вернуться»
Геллерт стиснул в пальцах старую бумагу. Певерелл… Игнотус Певерелл. Что-то мелькнуло в глубине памяти, что-то подернутое молочной дымкой, словно из далекого-далекого прошлого. Трактата Певерелла о невидимости Геллерт не читал и даже не слышал о нем, возможно книга была утрачена или осела в чьих-то ленивых и жадных руках и много веков пылиться в закрытой библиотеке всеми забытый.
Где же он мог встречать это имя? Услышать… Или прочесть? Воспоминание было слишком туманным, чтобы можно было извлечь его с помощью магии, все равно что пытаться рукой вычерпать растворившееся в воде молоко. Геллерт нетерпеливо перевернул страницу рукописи и вернулся к тексту, теперь уже не просто с интересом, а с лихорадочным волнением.
Монахи, считавшие Геллерта чудаковатым молодым историком, изучающим жизнь монастырей в позднем средневековье, не беспокоили его, да и сам он был так погружен в чтение, что едва замечал происходящее вокруг. Неожиданно обнаружил на столе тарелку с хлебом, сыром и оливками, кружку с вином, кто-то из монахов принес ему обед, и Геллерт рассеянно утолил голод, не глядя, что ест, и не различая вкус пищи.
Он проработал до самого вечера, но больше не нашел ничего существенного. Точнее автор рукописи не отыскал больше следов ни старших братьев Игнотуса Певерелла, ни потомков его самого, если не считать некоего Джеремайи Певерелла, оказавшегося сквибом во втором поколении. Автор рукописи с немалым трудом отыскал его в Новом Свете, тот вел жизнь обычного маггла и о магическом прошлом своей семьи предпочел позабыть.
Геллерт читал многословную исповедь старого отшельника, рассказ о том поиск Даров все больше поглощал его, пожирал его жизнь и стал единственным, что заставляло его сердце гореть и биться. Даже любовь венецианской куртизанки, красавицы магглы, которую он называл своим меднокудрым божеством, потускнела и угасла. Для этого человека больше не существовало ничего кроме Даров. Но они не давались ему. Старшая палочка на его глазах сменила нескольких владельцев, и наконец он завладел ей, но вскоре снова утратил. Разочарованный, подавленный, лишившийся связей и друзей, положения в обществе, он обратился к христианской вере и отказался от своего поиска.
Назидательные ноты в мемуарах звучали все громче, полезной информации было все меньше, и, хотя Геллерт заставил себя прочесть все до конца, больше ничего кроме глухого раздражения и усталости он не получил.
Он сердито отпихнул от себя тяжелый том и потянулся, разминая затекшие мышцы. В небе догорал закат кровавый и огненный. Зачарованная от прочтения рукопись наградила Геллерта головокружением, но, если отодвинуть в сторону раздражение и нетерпение, улов был не так уж скуден и стоил трудов. Имя Игнотуса Певерелла – создателя Мантии Невидимки, а доказательства того, что это именно он, выглядели здравыми, большой шаг в поисках, хоть автор мемуаров не преуспел, но Геллерту имя оказалось знакомо, и находка была хороша.
Геллерт допил остававшееся в кружке вино, вскочил на ноги и почувствовал, что определенно заслужил приятный вечер. Он вдруг решил отправиться к Алю, прямо сейчас. Они не договаривались о встрече, но это был один из тех провидческих порывов подсказывающих Геллерту, где и когда ему следует быть, подталкивающих его к спонтанным поступкам, которые порой даже ему самому казались нелепыми и нелогичными. Но сейчас озарение совершенно совпадало с его собственными желаниями и, особенно не задумываясь, он расценил свое предчувствие, как указание на то, что Аль дома и будет ему рад.
Геллерт заклинанием вернул рукопись в хранилище, сунул в карман листы с собственными заметками и последний оставшийся апельсин и аппарировал.
***
В Хогсмиде уже совсем стемнело. Снег валил крупными хлопьями и влажный холод тут же проник под одежду. Свет в доме не горел, но окна Аля выходили на другую сторону. Поежившись Геллерт поднялся на крыльцо и коснулся дверного молоточка – бронзовой львиной лапы, которая тут же сама несколько раз звонко ударила по бронзовой пластинке.
В доме послышались быстрые легкие шаги, но Геллерту долго не открывали. Наконец дверь распахнулась. На пороге стояла Ариана. Заплаканная, побелевшая, испуганная. Несколько мгновений она смотрела на Геллерта будто не узнавая, ее губы тряслись, и вдруг она кинулась к нему, обхватила руками и уткнулась лицом ему в плечо
— Эта темнота кругом, — сбивчиво заговорила она. — Мне так страшно, Геллерт. Сквозняк задул свечи. И внутри меня все тоже начало гаснуть.
Тело Арианы сотрясал нервный трепет. Справившись с первым замешательством Геллерт погладил дрожащие плечи и проговорил несколько утешающих слов, полагая, что человек настолько напуганный будет, как животное, реагировать скорее на интонации, чем на смысл.
– Пойдем в дом, – тихо сказал Геллерт, — Здесь холодно. Смотри ты дрожишь.
Ариана еще крепче сцепила неожиданно сильные руки у него на спине.
— Только не уходи.
— Конечно я не уйду.
Она позволила завести себя в дом, до боли сжимая ладонь Геллерта, будто опасаясь, что он исчезнет. Геллерт тут же зажег все лампы, прихожая озарилась теплым желтоватым светом, в котором бледное лицо Арианы уже не казалось таким иссиня-серым.
— Я хотела зажечь свет, спички ломались, — пролепетала она. — Я пробовала играть на флейте. Альбус сказал мне играть, когда страшно, но ноты в моей флейте погасли тоже.
— А где же Альбус? – спросил Геллерт.
Ариана отпустила его руку, подняла взгляд, и Геллерт поразился внезапно произошедшей в ее лице перемене. Глаза сузились, скривились бледные губы. Теперь оно было искажено не страхом, а гневом.
— Как он мог уйти?! – вдруг закричала она. — Оставить меня одну?! Он обещал, что будет рядом, когда мне плохо. И Аберфорт обещал. И мама. И все они лгали!
Глаза Арианы подернула дымка. Словно туман поднимался внутри нее. И снаружи. Воздух трепетал и тускло переливался, будто отражая несуществующий свет. Геллерт, почувствовав опасность даже прежде, чем осознал ее, отступил на шаг, уже сжимая в руках волшебную палочку. В прихожей было тесно, и он прижался спиной к висящим на вешалке пальто. В тот же миг магия покатилась на него как сходящаяся с гор снежная лавина. Ударилась о защитное заклинание, в лицо Геллерту пахнуло холодом. Он взмахнул палочкой и сонные чары полетели подхваченной порывом ветра вуалью, но Арианы чары не коснулись. Клубящаяся вокруг нее магия разметала их с такой легкостью, какой Геллерт не видел прежде, с какой он сам мог бы разбить слабенькие чары неумелого бойца, и словно разъярившись тем, что Геллерт посмел атаковать Ариана снова обрушила на него ледяные волны магии. Дом содрогнулся. Что-то с грохотом упало на кухне. Магический щит пришлось укрепить, и теперь Геллерт видел Ариану словно сквозь пленку мыльного пузыря. Силуэт ее высокой фигуры с разметавшимися словно на ветру волосами мерцал в самом эпицентре бури. Заклинания грубые, но смертоносные срывались с вскинутых рук. Ариана была сильна, точнее была бы сильна почти так же, как ее брат или сам Геллерт, если бы только магия всегда подчинялась ей, но подчинялась она скорее ее ярости и безумию.
«Не совсем сквиб, — подумал Геллерт. – Ох, Аль, чертов ты лжец». Снова удар, снова содрогнулись стены маленького дома, стекло над входной дверью со звоном разбилось, и порыв ледяного ветра, смешался с ледяными магическими потоками. Геллерт почувствовал азарт, по-своему увлекательно оказалось состязаться в бою с такой не ограненной стихийной магией. Но была одна сложность, последнее чего он хотел это убить или искалечить сестру Аля. Нет, бой придется отложить, действовать стоило лаской и хитростью. Геллерт опустил волшебную палочку, тут же стало неуютно, сияющие волны снова и снова бились о магический щит, ледяной холод обдавал лицо. Но защита должна была выдержать. Геллерт перевел дыхание и сказал со всей мягкостью на какую был способен, проклиная про себя свой несовершенный английский.
— Разве я тебя когда-нибудь обманывал, Ариана? Мы же всегда ладили. Смотри, — он достал из кармана апельсин и протянул Ариане.
Мерцающее магией лицо дрогнуло, яркий цвет притянул взгляд Арианы. Геллерт слегка сдавил апельсин в руке и по прихожей поплыл свежий и умиротворяющий запах.
— Еще сегодня днем этот апельсин висел на дереве, — продолжил Геллерт. — Южное солнце гладило его по бокам своими горячими ладонями.
Девушка склонила голову к плечу, атаки, сотрясающие защиту Геллерта стихли, превратившись в подобие магического прибоя, сильного, но уже не столь яростного
— Ариана, — снова окликнул Геллерт. – Ну, посмотри на меня.
Продолжая говорить, он едва шевельнул волшебной палочкой, сплетая невидимую сеть умиротворяющих чар, теперь он понимал, почему Аль был в них так искусен. Геллерт надеялся, что яркий цвет и запах апельсина и спокойный разговор спрячут его волшебство от разъяренной магии Арианы. И хитрость удалась, магическая сеть мягко упала, Ариана опустилась на колени словно оставленная кукловодом марионетка. Магия ее рассеивалась так же стремительно, как нахлынула, но, опасаясь новой вспышки, Геллерт не стал набрасывать сонные чары. Он тоже сел на пол, Ариана уткнулась ему в плечо и разрыдалась. Бушевавшая в ней магия угасла, снова оставив после себя свойственную сквибам бесцветность. Геллерт погладил ее по спине, его самого слегка потряхивало отступающим напряжения.
— Прости, я не хотела, — всхлипнула Ариана.
— Конечно нет, — сказал Геллерт.
В разбитое полукруглое окно над дверью ветер бросал хлопья снега. Геллерт вернул стекло на место, и увел Ариану в гостиную, усадил на софу и укрыл ей плечи пледом. Вид у нее был очень усталый и немного обиженный, как у ребенка, измученного собственной истерикой.
— Не бойся меня, — грустно сказала она.
Усмехнувшись, Геллерт сел рядом с ней, Ариана неожиданно положила руку поверх его ладони:
— Ты очень сильный. Теперь я понимаю почему Альбус доверяет тебе.
Геллерт многое мог бы сказать, что он думает по поводу Альбуса и его доверия, но промолчал. Откуда-то из-под кресла вынырнул книзль и тоже вспрыгнул на софу между ним и Арианой. Маленький предатель отсиживался пока бушевала буря, а теперь начал ластится, бодая широким лбом то Геллерта, то Ариану. Ариана погладила книзля между ушами.
— Тебе нужно отдохнуть, Ариана, — сказал Геллерт. — Ложись спать. Я никуда не уйду, обещаю.
Он определенно намеревался дождаться Аля и поговорить с ним кое о чем.
— Можно я посижу с тобой? Пожалуйста…
Геллерт кивнул, и Ариана улыбнулась, уже своей обычной открытой улыбкой. Устало вздохнула и подтянула по себя ноги.
— Я должна была связаться с Аберфортом по камину. Но он разозлился бы на Альбуса, не хочу, чтобы они опять ссорились.
Это было любопытно, но Геллерт не стал ничего уточнять.
— Как ты его назвала? – спросил он, почесав котенка под шейкой.
— Мармелад, — Ариана тихи хихикнула. — Это Альбус предложил.
Она забрала книзля себе на колени и спросила.
— А у тебя есть какое-нибудь животное?
— Было, когда я был маленький. Пастушья овчарка по кличке Малейн. Ее подарили моей матери на свадьбу. Огромная, белая с рыжими и черными пятнами, я на ней верхом катался лет до пяти. Она за мной присматривала больше, чем родители.
— А потом? – сонно спросила Ариана.
— Я отправился в школу.
— В Хогвартс разрешают брать животных.
— Даже собак размером с пони? — усмехнулся Геллерт. — В любом случае, в мою школу не разрешали.
Геллерт не стал упоминать, что в Дурмстанге слишком рано начинали изучать ритуальную магию, и крысы, жабы и кошки чаще служили жертвами, чем домашними любимцами.
— А где она теперь, — спросила Ариана, — собака Малейн?
— Погибла вместе с моим отцом в горах.
О том, что случится с Малейн и отцом Геллерт знал с семи лет, тогда же и плакал, трудно сказать о ком больше, пожалуй, о собаке, а в девятнадцать, получив от матери письмо, уже не пролил и слезинки. И все же слова сочувствия по этому поводу он выслушивать не слишком любил, но Ариана ничего и не сказала. Геллерт очистил апельсин, просто руками без магии, так что пальцы перепачкались соком и резко пахнущим маслом со шкурки, и протянул половину Ариане.
— А наши отец и мать погибли из-за меня, — вдруг говорит она совершенно бесстрастно.
Геллерт внимательно окидывает ее взглядом и касается магией, вид у Арианы грустный и спокойный, внутри безжизненность и бесцветность сквиба, вероятно, можно было бы отыскать и что-то еще, но позже. Сейчас был подходящий момент для другого.
— Что с тобой случилось? – осторожно спрашивает он.
И Ариана рассказала. История была почти банальна, скрывать от расплодившихся магглов детей-волшебников становится все сложнее, и лишь несколько несчастливых обстоятельств превратили ее в трагедию. Слишком жестокое любопытство маггловских детишек. Слишком болезненная реакция Арианы, Геллерту приходилось читать о таких самонаведенных проклятиях, но причина в описании Арианы выглядела не такой уж значительной. Строгость британских законов, которая привела к гибели мистера Дамблдора, в Европе тогда на пару проклятых волшебником магглов и внимания бы не обратили. Выбор, сделанный матерью Арианы, Геллерту тоже не показался ни понятным, ни разумным, если она не могла справиться с проклятием, почему оставила Ариану дома, а не предоставила заниматься этим целителям?
— Мама меня оберегала от всего мира, — сказала Ариана. — Старалась чтобы ничто меня не тревожило, не пугало. И все же… я ничего не могла сделать. И мама не смогла защититься. Потом Альбус стал обо мне заботиться. Сейчас это случается реже, — голос Арианы звучал почти безразлично.
Любому магу нравится колдовать, особенно сильному магу, какие бы страхи его не сковывали. Чем сильнее сдерживают магию, тем опаснее и свирепее она становится. Геллерт вспомнил шрам у Аля на плече и нахмурился, в рассказе Арианы чувствовалась недосказанность, такая неуловимая, что Геллерт даже не знал какой задать вопрос. И, не найдя слов, задал его магией…
Это было нечто гораздо сложнее, чем самопроклятие, Геллерт увидел его как клубок змей, спутавшихся телами в той части души Арианы, где рождалась ее магия. Они тянули головы к мертвым и живым, а исходившее от них сияние говорило, что природа проклятия не относится единственно только к Темным Искусствам, да и искусством назвать это можно было с трудом, в сердцевине оно походило на спонтанно сотканную магию, словно волшебник не до конца ведал что творил. Проклятие было уникально, и одновременно отвратительно и притягательно. Впрочем, слишком долго оно не позволило Геллерту себя рассматривать, одна из змей кинулась ему в лицо. Ариана выпрямилась, не донеся до рта дольку апельсина, на ее обращенном к Геллерту лице вспыхнула злость. Но Геллерт был к этому готов, сонные чары окутали Ариану и ее магия не успела выставить защиту. Глаза Арианы закрылись, и она со вздохом уронила голову Геллерту на плечо, апельсиновая долька выпала из ее пальцев. Устроив Ариану на софе, с лениво мурлыкающим книзлем под боком, Геллерт сел в кресло у камина. Мысленно он все еще крутил перед глазами странное проклятие, пытаясь понять его суть, что-то что началось с неудачной встречи маленькой девочки с маггловскими детьми и годами запутывалось в светящийся серебром змеиный клубок. Но неожиданно получил ответ на совсем другой вопрос. Он вспомнил, где встречал имя Игнотуса Певерелла.
***
Мать впервые привезла его в Англию, к сестре своей матери. Тетя Тильда, так они ее называли. Геллерт был так мал, что они плыли на пароходе. Морское путешествие он запомнил смутно, потому что всю дорогу его нещадно укачивало, никакие зелья и чары матери не помогали, впрочем, она никогда не была искусной целительницей. Зато городок, Годрикова Впадина, произвел на Геллерта огромное впечатление. До сих пор его мир состоял из уединенной усадьбы и окружавших ее гор, обитающих там животных домашних и диких, волшебных и немагических. Территория вовсе не маленькая для ребенка, порой они с Малейн, о которой он недавно рассказывал Ариане, предпринимали довольно далекие прогулки, но людей вокруг почти не было. Отец с матерью, изредка покупатели отцовских фестралов, еще реже навещавшие их родственники.
И вдруг Геллерт попал в городок, показавшийся ему переполненным людьми. На второй день в Годриковой Впадине после ланча его отправили погулять в сад, пустой, слишком тесный и скучный, так что Геллерт подошел к решетчатой ограде и прижался лицом к прутьям, жадно разглядывая улицу и дом напротив.
В доме к разочарованию Геллерта никто не жил. Окна были заколочены, а сад порос бурьяном. Зато по узкой улице неторопливо шла компания: двое мальчиков и девочка постарше, чем Геллерт, должно быть лет семи-восьми, и тащившийся, ухватив девочку за руку, совсем кроха в грязном платьице. Дети. Геллерт прежде не встречал других детей. И даже в книгах, которые попадались ему в руки, и в сказках, что рассказывала мать, они фигурировали редко, и Геллерт, хоть и знал, что другие дети существуют, чувствовал себя единственным ребенком на всем свете. Теперь же вся его душа, охваченная любопытством, устремилась к этим детям. Прутья ограды мгновенно оказались достаточно широко расставлены, чтобы Геллерт без труда вышел наружу и, перебравшись через неглубокую канаву, он со всех ног побежал к детям.
Компания остановилась, и трое старших, словно по команде, разом обернулись, только малыш тянул девочку за руку, но та подтащила его к себе.
— Привет! – взволнованно выдохнул Геллерт.
Между старшими мальчиками и девочкой произошел обмен взглядами, потом все трое пристально посмотрели на Геллерта, и тот мальчик, что повыше, ответил:
— Ну, коли не шутишь, привет.
Его английский звучал совсем не похоже на то, как говорили мать и тетя Тильда, Геллерт даже не сразу понял смысл фразы. Однако он был так взбудоражен, что его это не смутило.
— Не шучу, — ответил он.
Девочка прыснула.
— Что у тебя с языком? – спросил второй мальчик. – И с глазами?
— Он просто чудик, Джим, — сказала девочка.
Малыш, которого она держала за руку, вдруг заинтересовался Геллертом, и протянув к нему грязный кулачок, сделал несколько шажков, но девочка дернула малыша к себе.
— Не подходи к нему.
Геллерт не знал слова «чудик», но ничего хорошего оно явно не означало, так что он горячо возразил:
— Я не чудик. Я ребенок.
Девочка снова засмеялась
— И откуда ты взялся, ребенок?
Геллерт показал на дом тети Тильды.
— Внучок старой Бэгшот что ли? – спросил высокий мальчик.
— Я же сказала, что он чудик, — девочка пожала плечами.
— Чудик как есть, — сказал высокий мальчик, уперев руки в бока, пристально посмотрел на Геллерта. — Вот что, чудик, мы с такими как ты не водимся. Ясно? Держись от нас подальше.
Геллерт распахнул глаза от обиды и удивления. Эти дети его отвергали. Совершенно необъяснимо и незаслуженно. Позже он понял, что шансы быть принятым у него были ничтожны. Его странные манеры, акцент, странные разноцветные глаза, и, вероятно, настороженное отношение их родителей к ведьме тете Тильде, сделали его в глазах маггловских детей отталкивающим и пугающим. Да и нужна ли ему была эта дружба? Но тогда обида мигом затопила его по самую макушку, как горячая вода, если нырнуть в ванне.
Геллерт часто задышал, едва сдерживая вскипающие в груди рыдания и магию. Он был в том опасном возрасте, в котором пострадала Ариана, когда маленькие волшебники уже знают, сколько бед могут причинить колдовством, но еще слишком плохо контролируют его. Однако вместо магии к нему пришло видение. Оно проступило сквозь сердитое лицо высокого мальчика и затянуло Геллерта в гудящий ужас его первого пророчества о большой войне. Он увидел лицо, взрослое и все же принадлежавшее стоявшему перед ним ребенку, лицо, искаженное ужасом и страданием. Изломанное тело лежало на поле, и люди вокруг кричали, бежали, боялись, умирали. Залитое дождем небо над ними озарялось сполохами алыми и оранжевыми. Взрослое лицо мальчика засыпало землей, густой и черной, мокрой от дождя и крови, лицо исчезло и осталась только земля и торчащая из-под нее грязная рука с обломанными ногтями. Геллерт зажмурился и закрыл уши, в тщетной попытке прогнать жуткие картины и заглушить то, что слышал только он: низкий угрожающий гул, грохот взрывов, отчаянные вопли.
— Эй, что с тобой? – окликнула девочка.
— Похоже, он еще и припадочный, — хмыкнул мальчик.
В душе Геллерта вспыхнуло злое торжество.
— А ты зато умрешь! — заорал он. — Издохнешь. Тебя завалит землей, зальет кровью, и ты умрешь.
Слезы все-таки покатились из глаз, он выкрикивал вперемешку немецкие и английские слова, а потом развернулся и побежал прочь. Дети что-то кричали ему вслед, но он не слушал, мчался, не разбирая дороги, вдоль улицы, за угол, мимо чужих незнакомых домов, пока совершенно запыхавшийся не оказался на маленьком кладбище. Никто его не преследовал, тут было безлюдно и тихо, и это успокоило его. Он совершенно выбился из сил и опустился на заросший травой холмик одной из могил. Стояло лето, и земля была сухой и теплой. Среди зеленой травы пробивались белые и розовые звездочки маргариток. Геллерт зажмурился, под веками летали розовые круги от светившего в лицо солнца, никаких взрывов и сполохов, дыхание выровнялось, и, окончательно успокоившись, он открыл глаза. Прямо перед ним возвышался поросший зеленоватым мхом и источенный временем могильный камень, на котором было написано:
«Игнотус Певерелл 1214 — 1291»
пару моментов я бы поправил, но думаю ваша бета потом это сделает. спасибо!
Я дочитал, кстати! Очень круто, Геллерт - бретер 
