Глава начинается с того, что Эмма предается самоуничижающим размышлениям в духе Санта-Барбары. Я глупая. Я обидела своего мужа. Теперь он со мной будет еще холоднее (хотя куда уж еще). Я никогда еще не пыталась завоевать мужчину, это мужчины всегда завоевывали меня, а теперь вот хочу его, а что делать, не знаю. А если он похож на меня, то мне ничто не поможет, потому что мое сердце так и осталось холодным, несмотря на то, что у меня была куча любовников. Тлен, боль, безысходность.
Теодор - первый мужчина, с которым ей по-настоящему захотелось сблизиться. Но если вы меня спросите, хочет ли она заняться с ним любовью, я не смогу ответить ни "да", ни "нет". Потому что представления о сексе у Эмме весьма специфические. Что-то типа "он задерет мне юбки, а я не буду сопротивляться". У Эммы нет даже представления о том, что этот процесс может приносить удовольствие - женщине, я имею в виду, с мужчинами-то все понятно.
Она спустилась к завтраку и мысленно приготовилась увидеть Теодора - еще более равнодушного и чужого. Но оказалось, что он уехал по делам имения, и это расстроило ее еще сильнее. Эмма задала самой себе вопрос (на мой взгляд, абсолютно здравый): вроде как я приехала сюда помогать мужу с делами поместья. Но как, майфакингад, мне помочь ему, если он не допускает меня до дел? Тогда она задумалась, что еще полезного она может сделать... и придумала, что займется домом.
Первым делом она послала в деревню нанять новых слуг. Помня, что у Теодора не так много денег, обговорила отдельно, что их жалование будет выплачивать она сама. Затем она вместе с экономкой тщательно осмотрела дом. Там оказалось всплх.
Дом был огромен и когда-то роскошен, но сейчас находился в ужасном состоянии. Проблема была не только в запустении, и не только в том, что все ценное было продано или вывезено. Такое впечатление, что дом разрушал кто-то намеренно.
На первом этаже кроме малой столовой располагалась и главная столовая, действительно грандиозная комната, предназначенная для приема множества гостей. Эмма представила себе, как бы они вчера вечером с Теодором обедали за этим огромным столом — на разных его концах, и поняла, насколько разумной была его мысль о малой столовой.
Большая столовая когда-то была не просто красивой — она была идеально красивой комнатой. Эмма мысленно восстанавливала цвет стен, представляла картины, когда-то висевшие на пустых нынче местах, зажигала множество свечей в огромной хрустальной люстре, предварительно, конечно, вычистив ее до блеска. Она представила себе потолок, по которому не бегут трещины от места крепления люстры… Боже! Эмма вернулась на землю из мира грез. Ведь люстра могла в любой момент обрушиться! Вот что имел в виду Теодор вчера вечером. Какое счастье, что они не будут обедать в большой столовой!
— Что находится над столовой, миссис Кэмп? — спросила она у экономки.
— Музыкальная гостиная, миледи.
Значит, этой комнатой она тоже не будет пользоваться, пока не сделают что-нибудь с тяжелой люстрой. Леди слегка кивнула экономке, и они продолжили осмотр.
Из дома было вывезено все, хоть сколько-нибудь ценное. По крайней мере, даже обойдя весь дом, Эмма не нашла ни серебряных подсвечников, ни относительно новых ковров, ни приличной мебели — ничего, что обычно присутствует в таких домах, как этот. Да и был ли смысл говорить о такой роскоши, если деньги не тратились даже на простейший ремонт крыши в хозяйском крыле!
Совершенно удрученная, Эмма сидела в малой столовой, ожидая, когда принесут чай. Всего ее состояния не хватит, чтобы сделать этот дом таким же прекрасным, каким он когда-то был. Кто мог так постараться и так разорить родной дом? Не Теодор же. Он так трудится, чтобы восстановить… хотя бы поместье. Может быть, Джонас? Нет. Последние несколько лет он и его брат жили во Франции и вернулись в Англию только после смерти отца. Тогда… их отец? Как один человек может сотворить такое? Может быть, и дед Теодора тоже был мотом?
Ничего не известно.
Эмма повздыхала, попила чаю, а затем нацепила фартук и начала убираться.
Теодор вернулся домой только к ужину. Мог бы и раньше, но, во-первых, он ездил к дальним арендаторам, а во-вторых, не хотел видеть жену.
Открыв дверь дома, с удивлением заметил, что никого из слуг нет и никто его не встречает. Почему нет слуг? Наверняка виновата жена! Она их всех застращала, запугала, навесила бессмысленную работу. А сама укатила обратно в Лондон. Вот наверняка.
Он направился в свою спальню, и услышал множество голосов в том крыле - экономка, должно быть, организовала уборку. А если тут уборка, то Эмма точняк уехала в Лондон. Вот наверняка. Пройдя дальше, увидел незнакомую девушку, видимо, недавно нанятую служанку, поприветствовал ее и открыл дверь в свою спальню (как мы помним, он переместился в холодную и неуютную хозяйскую комнату). Его ждал сюрприз: комнату вычистили чуть ли не до блеска. Там по-прежнему не было мебели, но из старых ковров вытряхнули пыль и они стали ярче, в кровати постелили чистое свежее белье, пол помыли и начистили. Осматривая комнату, он еще подумал, что сейчас больше всего на свете хочет принять горячую ванну, но отвлекать слуг от уборки было как-то неудобненько.
И тут он столкнулся с Эммой.
Теодор настолько уверовал, что она при первой же возможности сбежала, что потерял дар речи на несколько мгновений.
— Прошу прощения, — пробормотал он и отступил назад.
Эмма холодно взглянула на него:
— Я приказала приготовить вам ванну. Сейчас все принесут.
— Спасибо, мадам, — к нему вернулся насмешливый тон.
Он окинул ее взглядом с ног до головы. Как ни смешно это звучало, но приходилось признать, что леди Эмма занималась уборкой. Причем не просто отдавала приказания, но и сама что-то делала, потому что платье ее было кое-где в пыли, кое-где в мокрых пятнах, да и красотой не отличалось. Где она его выкопала? На чердаке? В комнатах «кузины»? Серое платье из какой-то легкой ткани. В тканях Теодор не разбирался, но ясно видел, что это не шелк, не атлас, не бархат — в общем, не та ткань, из которой шьют платья лондонские модницы. Голубые глаза леди Эммы вопросительно глядели на него. Светлые локоны в очаровательном беспорядке выбились из-под кружевного чепца. Она была прелестна. Он иронически усмехнулся: чтобы леди Эмма надела уродующий ее чепец? Да ни за что! Даже заляпанное платье лишь подчеркивало ее красоту.
Эмма расценила его усмешку по-своему: она решила, что выглядит ужасно в запачканном платье, а Теодор усмехнулся, злорадствуя, что Холодная Леди выглядит небезупречно. А ведь ей так хотелось нравиться ему!
— Не за что, — она окинула его самым ледяным, самым презрительным взглядом из своего арсенала. Теодор лишь усмехнулся в ответ на такую демонстрацию неприязни.
Ну в общем, все как обычно. Разговаривать словами? Не, не слышали. Только проекции, только хардкор!
Пока Теодор принимал ванну, Эмма продолжила уборку, и в одной из комнат - той, которую занимала якобы кузина - среди хлама нашла изящную вещицу, серебряную брошь в виде полумесяца и звезд. Она прицепила брошь на платье.
Закончив с уборкой, Эмма поняла, что, во-первых, жутко устала (ну еще бы!), и, во-вторых, ей бы самой не помешала бы горячая ванна. Дальше немножко кинково.
Она закрыла глаза — и представила в ванне раздетого Теодора. Позволила себе поглазеть на мужа секунду и открыла глаза. Чем представлять, не лучше ли пойти и присоединиться к нему?
Не церемонясь, она вошла в гардеробную мужа. Он смывал с себя мыло и не слышал, что кто-то вошел. Эмма удивилась, что он делает это сам, но потом подумала, что все к лучшему, ведь иначе какой-нибудь слуга мог оказаться свидетелем ее поступка.
Все-таки она не решалась подойти ближе.
Теодор промыл глаза и открыл их.
— Мадам? — недоуменно выговорил он. Эмма стояла, тупо уставившись на него, будто никогда не видела голого мужчины, и не могла придумать достойный ответ. Она шла сюда с надеждой на соблазнение, но когда пришла… не может ничего сказать.
— Вам что-то надо? — спросил он, немного смущаясь.
Эмма все стояла, не говоря ни слова.
— Мадам, с вами все в порядке? — он встревожился.
— Все в порядке, — выдавила она. — Я ошиблась дверью. Простите.
Она в совершенстве умела подчиняться мужской страсти. Если бы он пришел к ней во время купания и начал приставать, тогда бы она сумела достойно себя повести (вернее, недостойно), но соблазнить самой… Как?
Я на этом моменте немного посочувствовал Эмме. Я тоже когда-то был школотой и не умел соблазнять, и знаю, каково это - когда хочется, но не знаешь, как подступиться, а просто сказать "го ебацца" как-то некомильфо.
Итак, заход в ванную не помог. Эмма подумала-подумала и решилась прихорошиться.
К ужину Эмма спустилась первой. Во всеоружии: соблазнительное бальное платье (по крайней мере, все ее кавалеры говорили, что не в силах устоять перед ней, когда она так одета), идеальная прическа, легкие штрихи косметики на лице — чтобы чуть-чуть подчеркнуть полные губы, голубые глаза, изящные скулы. Осталась последняя проблема: как нужно вести себя с мужчиной, чтобы соблазнить его? Теодор не теряет над собой контроль под воздействием вина, в отличие от большинства известных ей мужчин, а сейчас это очень пригодилось бы.
Но Теодор, даже если и заметил, что сегодня она выглядит хорошо, никак этого не показал. Впрочем, ее это не смутило и она решила все-таки вызвать эту мрачнятину на разговор... или хотя бы на светскую болтовню. Наблюдать за этим... интересно.
— Добрый вечер, мадам, — вежливо сказал он, усаживаясь за стол. Эмма сделала знак слуге, что можно подавать.
— Эмма, — безмятежно поправила она его. — Вы можете называть меня по имени.
Он пытливо уставился на нее, наконец, кивнул.
— Весьма благодарен… Эмма. Вы, конечно, тоже можете называть меня по имени.
— Спасибо, Теодор.
Она незаметно перевела дух: кажется, первый этап пройден успешно.
Да, да! Получается! Держите темп!
Теодор еще некоторое время внимательно смотрел на нее, пытаясь что-то понять, но потом опустил глаза, принимаясь за еду, и Эмма облегченно вздохнула.
Она сосредоточенно жевала, пытаясь сообразить, как вести себя дальше, ибо Теодор не выказывал никакого желания продолжить разговор. Да после такого… послабления она не могла бы отбиться от любого другого ухажера, а Теодор… «Не злись, — приказала себе Эмма. — Продолжай разговаривать с ним.»
— Как прошел день, Теодор?
Он снова посмотрел на нее так, словно хотел прожечь взглядом дыру.
— Спасибо, хорошо.
Она подождала, но продолжения не последовало.
— Расскажите, где вы были, — спросила она.
— Ездил к северной границе поместья. Там живут несколько семей, у которых совсем… плохо с делами. Завтра им отправят строительный материал, несколько кур и коров.
Целых три предложения! Вау! Какой прогресс! Получается, да!
Далее Теодор еще немного подумал и рассказал про историю с Эшли-парком. Что когда они с братом вернулись в Англию (примерно полтора года назад), они нашли поместье в полной жопе и разрухе. Проданы все картины, вся мебель, все ценности, включая столовое серебро. Людей почти не осталось - ушли в поисках лучшей жизни. Земли истощены, и нет даже семян на посев. Единственное, в чем им повезло: поместье и дом не были заложены. Это дало ему возможность самому заложить дом, чтобы посеять зерновые и нанять немного рабочих. Прошлое лето выдалось дождливое, у соседей смыло несколько полей, и Теодору посчастливилось продать большую часть ячменя, а затем он продал сено с невозделанных полей тем соседям, которые держали скот. На вырученные деньги он выкупил дом обратно и даже получил кое-какую прибыль (с точки зрения Эммы, конечно, мизерную). Этой весной он пытался решить, что делать дальше, не вечно же ему постоянно закладывать дом, да и у соседей не вечно будет заливать поля... и тут ему пришлось жениться на богатой вдове.
Пока он это все рассказывал, служанка убирала со стола, и Эмме не понравилось, как Теодор на нее смотрит.
Он помолчал, пока слуги убирали со стола, улыбнулся Мэри Джонсон. Она ответила легкой улыбкой, не ускользнувшей от Эммы. Она обиделась: ей он так нежно и ласково не улыбался.
— Можете идти, — резко сказала Эмма. Теодор осуждающе посмотрел на нее.
— Они и так уже уходят, Эмма, — она услышала в его голосе холод и пожалела о том, что сорвалась. Хорошее настроение Теодора пропало.
Ну вот, а так хорошо общались!
Эмма ругала себя последними словами за вспышку ревности, не осмеливаясь снова заговорить с Теодором, так что десерт был съеден в полной тишине. Эмма ждала, когда можно будет выйти из-за стола, чтобы позорно спастись бегством, но Теодор подождал, пока слуги уберут со стола (снова легкий кивок в сторону Мэри Джонсон — и ответный) и выйдут из столовой, потом обратился к Эмме, лишив ее возможности бежать:
— Мадам, чем вам не угодила мисс Джонсон?
— День был трудным, я сорвалась. Простите, — после некоторого молчания бесстрастно ответила Эмма.
По лицу Теодора было ясно видно, что он не счел ее ответ убедительным. Эмме очень не понравилась его улыбка.
— Можете не говорить, ради Бога, мадам. Но будьте любезны обращаться со слугами в этом доме так, как они того заслуживают.
От холодного голоса мужа по телу Эммы пробежали мурашки. Она вскинула голову, и некоторое время они смотрели друг другу в глаза. Теодор коротко усмехнулся.
— Спокойной ночи, мадам. Надеюсь, вы найдете дорогу в свою комнату.
Игнорируя все правила вежливости, он вышел, оставив ее одну сидеть за столом. Тотчас же силы оставили Эмму, и она сгорбилась, в отчаянии кусая губы. Никто бы не назвал сейчас эту женщину Холодной Леди.
Два долбоеба. Даже не знаю, кто из них хуже.
На следующий день Эмма послала слуг в свой городской дом и в свое поместье за вещами. Все, что нужно: белье, одеяла, шторы, мебель, посуда, ковры и прочее. Ее чердаки ломились от ненужного, но все еще вполне сносного барахла, а в Эшли-парке все было настолько убого, что даже старая мебель смотрелась бы фантастически.
Теодора она теперь избегала и сосредоточилась на уборке дома. Теодор же по-прежнему уезжал рано утром и возвращался поздно, часто голодный, грязный и усталый. В свои дела он ее по-прежнему не посвящал. Эмма чувствовала себя кем-то вроде экономки.
Однажды они все-таки пересеклись за ужином, и Эмма сообщила ему, что ей нужно съездить в ближайший городок за покупками.
— Вам… нужны деньги? — спросил он, сделав ударение на последнем слове.
— Нет, — слегка обиделась Эмма. — Я просто предупредила вас, что буду некоторое время отсутствовать.
Теодор мрачно улыбнулся. Он не сомневался, что она поедет в соседний небольшой городок для встречи с любовником. Он мог бы поехать с ней и разрушить ее планы. В конце концов, он ее муж.
— Езжайте, мадам.
«Как мило, что вы попросили у меня разрешения,» — едва не добавил он, но решил, что ссориться будет излишним.
Можно я не буду это комментировать?
Утром следующего дня Эмма уехала за покупками, а Теодору пришло письмо из Лондона. Его извещали, что его младший брат проигрался в пух и прах и сидит в долговой тюрьме. Теодор, конечно, схватился за голову и долго думал, что делать: выкупить брата? Или пусть он сам из своих неприятностей выкарабкивается?
А днем, ко всему прочему, разразилась страшная гроза. Дороги развезло даже в близлежащем городке, про поместье нечего и говорить: там и в сухую-то погоду дороги были сильно раздолбаны. А Эмма, на беду, поехала в город в экипаже, а не верхом, и вернуться назад не было никакой возможности.
Теодор, конечно, уверовал, что это от того, что она резвится с любовником. Потому что а как же иначе. Эмма же просидела весь день на постоялом дворе со служанкой и кучером и грызла ногти от досады. Она сама могла бы вернуться верхом на лошади, но ее служанка даже ни разу в седле не сидела.
Наутро лучше не стало: гроза ушла, но зарядил мелкий дождь, дороги не высыхали. Эмма послала кучера в Эшли-парк, сообщить, что, мол, она остается в городке, пока дороги не просохнут. Кучер поехал и вернулся к вечеру... с новостью, что лорд Эшли уехал в Лондон. Она только могла гадать, зачем он так внезапно туда сорвался, но мы-то с вами знаем, что у моралфага Теодора победила совесть и он поехал выручать брата-ебанавта.
В общем, спасение Теодору удалось, но... за это пришлось заплатить. В буквальном смысле.
Это было хуже, чем обычно. На спасение Джонаса от долговой тюрьмы ушли почти все деньги, которые оставались у Теодора от приданого Эммы. У лорда Эшли это не укладывалось в голове. Женитьбу Теодора Джонас подстроил потому, что тоже проигрался. Но тогда сумма составляла «всего» тысячу. Он разругался с братом и не смог найти денег, чтобы отдать долг, потому ему пришлось на время скрыться из Лондона. К сожалению, во время своих странствий он пытался добыть денег на покрытие долга — и проиграл еще в десять раз больше. Мистеру Харриту доставило удовольствие засадить молодого хлыща в долговую тюрьму, но Джонас упорно не хотел обращаться за помощью к старшему брату, и мистер Харрит сам написал Теодору, что «его брат находится в безвыходном положении, но гордость не позволяет ему…» и т. д.
Мистер Харрит слыл умелым и безжалостным игроком, разорившим не одного молодого повесу. Джонаса разорить было трудно, ибо он и так не имел ничего, но зато его старший брат был женат на богатенькой Холодной Леди, что было известно всем. Уж она-то не разорится из-за такой суммы.
Теодор снял со своего счета в банке все, что там оставалось, и выкупил долговые расписки Джонаса.
— Ты не должен был этого делать, — сказал Джонас, когда брат пришел сказать ему, что он свободен.
— Знаю, — резко ответил Теодор. Он протянул Джонасу конверт. — Садись на корабль и плыви в Индию или Америку, куда угодно, Джонас. На эти деньги ты сумеешь устроиться довольно хорошо. Если, конечно, не проиграешься опять. Но ради Бога, если ты опять собираешься играть, делай это подальше от Англии, ибо больше я не смогу тебе помочь.
— Теодор, не надо… — пытался протестовать Джонас.
— Забирай, Джонас, и уматывай из Англии. В следующий раз я просто позволю тебе сгнить в тюрьме.
Теодор бросил деньги на кровать в комнатушке, которую когда-то снимал в Лондоне вместе с братом, а потом оплачивал аренду для Джонаса, и вышел, хлопнув за собой дверью.
Итак, он остался совсем без денег. Не то чтобы нищим, но если в Эшли-парке случится неожиданное бедствие, он ничем не сумеет помочь. Оставалось надеяться, что лето пройдет без катастроф, осенью они снимут урожай и продадут его. Он успел купить кур и коров, есть небольшой запас зерна, большинство домов подлатаны. Необходимо еще заплатить плотникам, которые чинили потолок в большой столовой…
С этими невеселыми мыслями он вернулся в Эшли-парк. Он был мрачнее обычного в несколько раз, и Эмма сразу поняла, что что-то случилось, но расспрашивать было неудобно.
Она велела приготовить ему ванну, но решила не беспокоить мужа до самого ужина. Может, он просто устал с дороги.
— Здравствуй, Теодор, — сказала она, спустившись в столовую. Он кинул на нее мрачный взгляд.
— Здравствуй… Эмма.
Голос его был так мрачен, что начисто отбил у нее охоту разговаривать с ним. Но она притворилась, что ничего другого и не ожидала, и ужинала с обычным независимым и безразличным видом.
— Я продаю люстру, — сообщил неожиданно он. — В Лондоне я нашел покупателя.
Эмма медленно подняла глаза. Зачем бы ему продавать люстру? Ведь он согласился продать ее в крайнем случае… У него есть ее приданое… Или уже нет?
— Ты проигрался, — медленно произнесла она.
Ее обвинение было настолько неожиданным, что Теодор не сразу нашелся с ответом.
— Это… — начал он.
— Ты проиграл в карты! — перебив его, закричала она. Теодор, ошеломленный ее криком, молчал, откинувшись на спинку стула.
— Ну скажи мне, что это не карточный проигрыш, скажи мне, что ты не виноват! — она так резко вскочила, что опрокинула стул.
— Это действительно…
— Ну конечно, ты не виноват! Ты уже почти выиграл, когда удача отвернулась от тебя! — с этими словами она выбежала из столовой.
— Черт! — ругнулся Теодор. Кому взбрело в голову назвать эту взбалмошную дуру Холодной Леди? Какого черта Джонас сам не женился на ней?
Они тут оба хороши: один считает, что если жена едет за покупками, то это на самом деле потому, что едет к любовнику. Вторая считает, что если денег у мужа нет, то он мот и игрок. Потому что а как же иначе.
В общем, после этой ссоры Эмма решила, что с нее хватит. Она решила, что уедет. Сначала даже мстительно думала, что заберет всю свою мебель, посуду, ковры и прочее, но потом махнула рукой. Уедет сама, и все. Прямо завтра. Нет, послезавтра. Ну через неделю точно.
А дожди все лили и лили, и вскоре стало понятно, что с поместьем беда.